Масодов Илья - Мрак Твоих Глаз
Илья Масодов
Мрак твоих глаз
1. Кошачье сердце.
Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и
дан был ей ключ от кладязя бездны.
Откр. 9.1
Соня сидит на скамеечке перед парадным, сложив на коленях свои детские
руки и смотрит прямо перед собой в темноту кустов. Не то чтобы она видит
нечто невидимое обычному человеку, да и не то чтобы она мечтает о чём-то,
большом и холодном как угольный айсберг, Соне чужды мечтания, потому что
она не верит в наступление будущего. Справа от неё возвышается тёмный
прямоугольник шестнадцатиэтажного дома, запятнаный жёлтыми окнами, дома, в
котором прошло её мрачное детство, полное одиночества и слёз. Её детство,
ах, какой ужас встаёт теперь с его дна.
Соня не может жить. Сон не приходит больше к ней, чтобы успокоить её
исколотое холодом сердце, опустить окостеневшие как у куклы веки,
растворить хотя бы часть времени в тёплом забытьи летних вечеров тихого
деревенского яблоневого сада. Бессонница Сони - это огромный звёздный
вихрь, начинающийся из её груди и превращающий её из человека в космический
элемент, котрому отдых не нужен. Путь Сони ведёт в прошлое, и ноги её редко
касаются земли.
Соня поднимает руки с колен, подносит их к лицу и расправляет свои
белые волосы, глядясь в зеркало усыпанного звёздами осеннего неба. Ноги
Сони, покрытые начиная от середины бёдер только чёрными чулками, леденит
безжалостный ветер. Они плотно прижаты друг к другу, наверное в целях
равномерного распределения холода и энтропии. Через открытое окно, где
погашен свет, играет радио.
Деревянная дверь парадного, на которой написано куском белого кирпича
полустёршееся имя СВЕТА+ кажется вовсе не приспособленной для открывания, а
сделанной просто для вида возможности выйти или войти. Её обшарпанные края
вросли пробившимися из-под краски занозами в косяк, ручка давно уничтожена,
и на уровне человеческого лица в двойной фанере пробита неправильной формы
дыра, видимо кошки, птицы или другие целеустремлённые звери процарапали
сквозь фальшивое место себе настоящую дорогу.
Мимо Сони медленно проезжает машина, обливая кусты лимонной кровью
фар. Она останавливается у соседнего дома и гаснет. Никто не выходит из её
отшлифованного ледяным ветром корпуса, голова водителя спокойно опускается
на руль. Соня встаёт со своего места и движется вдоль кустов по линии,
близкой к евклидовой прямой, асфальт неприятно колет сквозь чулочную ткань
её ступни, лишённые туфель, так что Соня жалеет о непрошедшем дожде.
Её икры мелькают над вечерним тротуаром, освещённом причудливыми
лицами люстр, она минует второе окно, останавливается и смотрит в пустое
зажжённое окно, словно увидев на чистой штукатуреной стене чьей-то кухни
чудовищную муху. Под вещественным углом примерно в 30 градусов к стене дома
бежит серая кошка, из тех, чей цвет специально подобран для жизни каменных
дворов и ржавых карнизов, охоты за мышиными привидениями в лабиринтах
подвалов и экспозиционной гармонии с густыми летними закатами просторных
крыш.
С того места, где сейчас стоит Соня, видно дерево, растущее по ту
сторону дома, полуоблетевший каштан, помнящий ещё то время, когда не было
около него бетонного ужаса, а был поросший бурьянами холм и несколько
сельских домиков, еле видных за сплетением ветвей разросшихся вишен. В
каштане этом находится два дупла, одно почти у самого корня, в котором
мальчишки сониного детства разжигали огонь и взрывали пистоны, второе на
метр выше человеческого роста, где Соня прятала ког
